Крещенские налимы. (По тропам моей памяти).

  Морозы установились с самого Рождества и к Крещению только усилились. Столбик термометра устойчиво стоял на цифрах 35 - 43 градуса ниже нуля. По ночам громко трещали лопаясь от мороза деревья и наш пес Пират не разобравшись, встревожено лаял, запертый в теплом хлеву.

Утром незадолго перед Крещением я проснулся рано и лежал, прислушиваясь, когда заговорит укрепленный на стене маленький репродуктор. Он зашипел за пять – семь минут до шести утра и раздался голос диктора: Передаем сообщение Шарангского Районного Отдела Народного Образования. В виду низкой температуры воздуха занятия в школах района с 1го по 8 класс отменяются. Дальше раздались торжественные звуки Гимна Советского Союза. Подошла мама и выключила радио, но мне уже не спалось. Я сунул ноги в валенки, накинул шубенку и шапку и выскочил на улицу. Радостный Пират прыгнул мне на грудь, лизнул нос и щеку, всем своим видом показывая, как ему необходимо вместе со мной войти в теплую избу. Желание Пирата мною было правильно понято и тотчас же реализовано с молчаливого одобрения мамы.

Дед Максим уже вовсю занимался мочалом, разделывая его на тонкие ленточки. из которых потом крутили веревочку. Раз в неделю из районной заготконторы приезжал заготовитель-приемщик и обменивал тюки с мочальной веревочкой на деньги. Приходилось и мне вносить посильный вклад в семейную мочальную эпопею, которая продолжалась с весны, до весны, от заготовки липового луба (липовой коры, для тех, кто не знает), до изготовления конечного продукта. Сама заготовка луба большей частью была опасным приключением. Приходилось тайком от лесников на заброшенных делянках выпиливать остатки липняка, весной, во время сокодвижения, сдирать со сваленных лип кору и замачивать её на на глухих лесных речках и оврагах, чтобы где-то уже в июле в разгар комаров разделить размягшую в воде кору на мягкую заболонь – мочало и ненужную паздеру – верхний твердый слой коры. Но что делать, денег в колхозе в конце 50х – начале 60х годов платили очень мало.

Управившись со скотиной, еще затемно, родители ушли на работу. Мы с дедом ,позавтракали блинами с мороженой сметаной и стали собираться на реку за налимами. На востоке, со стороны деревни Новоселово, вставало солнце, огромное и совсем неяркое. Сияющий золотистый столб света поднимался от него к самому зениту. Промороженный снег засверкал на январском солнце мириадами алмазов. Громко скрипели по давней лыжне лыжи-голицы. Лыжня многие годы тянулась от огорода в сторону нашей любимицы реки Рудки, далее во 2е болото, где у деда стояли капканы на куницу, двоилась, уходя вниз по течению Рудки, троилась, снова сбегалась в одну линию. Так было всегда, пока был жив дед, отец, старший брат. Теперь только я в свои редкие зимние наезды в Старую Рудку, гонимый тревожащими душу воспоминаниями по нетронутому снегу обновляю старую дедовскую лыжню.

До первого езовища, где стояли морды, идти было всего метров 150. Из- под снежного берегового надува дед достал пешню, железную лопату и сачок из проволочной сетки для очистки проруби от осколков льда. Укрытая снегом прорубь промерзла не сильно. Сильными ударами пешни дед вырубил сантиметров 10 толщиной прямоугольную прозрачную плиту льда. С помощью багра и лопаты плита была вытащена на лед и обнажилась дымящаяся на морозе чернота проруби. Сердечко моё часто забилось, что там в таинственной глубине?

Дед вынул ветки елового лапника, загораживавшие верх окна в езовище, кряхтя, взялся за колышек, к которому крепилась морда, покачал его и с трудом потянул на себя. «Попало, попало?» взволнованно спрашивал я деда. Наконец сплетенная из ивовых прутьев морда оказалась на снегу. В ней ворочался и шуршал льдинками немалый клубок налимов . Дед развязал горловину морды, вытряхнул налимов на снег. Я схватил берестяный кузовок и стал складывать в него добычу, громко отсчитывая: Раз, два, три…. Не считай, громко перебил меня дед. Водяной этого не любит и в другой раз ничего не попадет. В следующую морду налимов попало меньше, но рыба была крупнее. Дед взвесил на руке почти полный кузовок и сказал: Слава Богу, полпуда будет.

Так мы шли от езовища к езовищу. Кузовок был полон и дед зарывал налимов в береговой снежный надув, поминая при этом то Бога, то водяного, пославших богатую добычу. Время близилось к обеду и дед отправил меня домой, чтобы я привез салазки и пару мешков под рыбу. Кузовок с рыбой, конечно же, я унес с собой. Родители уже обедали, уговаривали меня поесть с ними, но мне было не до еды. Привязав к салазкам пару мешков, я покатил на лыжах к Ореховой гриве, где было наше последнее езовище. Ниже по Рудке начинались угодья Клешнина Михаила Павловича и тянулись до устья лесной речки Шклеи. Дед уже закончил проверять морды. Сосульки льда висели у него на бороде и усах. Красными руками брал он уже померзших, вяло шевеливших хвостами налимов и складывал в мешки, которые я держал донельзя довольный богатой добычей.

Дома дед переложил налимов в большую деревянную кадку, засыпав их снегом. Так они лучше сохраняли свои гастрономические качества. Крещенским налимам недолго суждено было покоиться в кадке. Ближе к вечеру пришла кума Тоня и сказала, что старший сын Леонид надумал жениться и два ведра самых крупных икряных налимов перекочевали к куме Тоне для свадебного стола. Потом заявился дядюшка Ефим из д. Торопово и тоже увез с собой почти столько же. Больше в таком количестве налимы уже не попадались, а в феврале и вовсе сошли на нет. Дед вынул морды из воды и повесил их на кусты берегового ивняка. Весной он свезет их на лодке поближе к дому и сложит под навес, где они будут лежать до следующей зимы. Весной и летом рыба ловилась в морды уже несколько иной конструкции.

  Прим. Езовище: изгородь поперек реки из деревянных кольев с окнами для прохода рыбы. В окна ставились морды - плетеные из ивовых прутьев ловушки для рыбы.