Признаюсь, всякий раз, заглядывая на этот сайт, испытываю ревнивое чувство к Новосёловским «Журавлям» и к Новосёловским Зайцевым, наполняющим жизнью и содержанием его страницы, и думаю про себя: вот выйду на пенсию и тоже напишу про своих Старо-Рудкинских земляков. Немножко больной Севером после прочтения книг В.А. Обручева, Н.В. Пинегина наткнулся в инете на работы Л.М. Повал, посвященные проблемам Русского Севера и там же на статью о нем в Архангельском издании «МК». …И вспомнился старинный пятистенный дом в Старой Рудке за прогоном. Кто не знает, прогоном называли промежуток между домами, оставленный для прогона скота и проезда. На ночь прогон закрывался воротами. Дом этот был местом притяжения для мальчишек конца пятидесятых до второй половины шестидесятых годов. В нем – то и жил в детстве Лев Матвеевич со старшим братом Юрием, мамой Екатериной Прокопьевной, отцом  Матвеем Львовичем, дядей Евгением Прокопьевичем, кумиром всех мальчишек от 5 до 17 лет, работавшим в колхозе то на тракторе, то на комбайне. Высокого роста, очень сильный Евгений Прокопьевич носил лихо закрученные усы, солдатский, цвета хаки, бушлат. Играл с мальчишками в прятки и помогал мастерить в колхозной кузнице пистолеты- поджиги и пугачи.

В доме висел портрет военного в буденновском шлеме, с саблей и с такими же усами, как у Евгения Прокопьевича. Это сейчас я называю Евгения Прокопьевича полным именем, а раньше мы называли его дядей Женей. Екатерину Прокопьевну- теткой Катей, ну а Матвея Львовича, ественно, Матвеем Львовичем. Семейство Повал внешне ничем не отличалось от обычной деревенской семьи. Держали корову, кур и поросят. Заготавливали сено за Танайкой, не пренебрегали и совершенно вышедшим из обихода архаичным мочалом. В каникулы братья Юрий и Лев , как и все деревенские мальчишки и девчонки, работали в колхозе. Даже будучи студентом, Лев Матвеевич скирдовал с мужиками сено. Петь у Льва Матвеевича тоже получалось. Подавая вилами на скирду сено, он напевал:  «Помнишь мезозойскую культуру. Мы сидели под базальтовой скалой и мою изодранную шкуру ты зашивала каменной иглой...», так что и я эти строки  запомнил.

Старший из братьев, Юрий, занимался техническим творчеством. На тот промежуток времени самодельными злектромоторами, работавшими от постоянного тока. Проверять работоспособность электромоторов приходилось в подполье, где дядя  Женя хранил в зимний период огромный аккумулятор от зерноуборочного комбайна «СК-3». Бывало, что в подполье дома набивалось более десятка мальчишек разного возраста, наблюдавших за таинством превращения электроэнергии в механическую. Ни тётка Катя, ни Матвей Львович нашествию гостей отнюдь не препятствовали. Приходили сюда Пермяков Василий, Суслопаров Николай с дальнего конца деревни, Вадик Куклин, Торопов Виталий, позднее Василий Журавлев, из тех кто помоложе- Николай Куклин, Виталий Куклин, братья Глушковы, Ожигановы Николай и Валентин, внуки Натальи Павловны Куклиной Владимир и Вячеслав, ну и расчувствовавшийся на склоне лет  автор сего мемуара, опять же, евственно. Заглядывали в дом Матвея Львовича и взрослые: Куклин Валерий- студент Политехнического института, Куклин Юрий- курсант Ленинградского Арктического училища, не пренебрегавшие общением с малышней и подростками.

Катерина Прокопьевна увлекалась выращиванием экзотических для того времени огородных растений, в частности, дынь. Уже будучи взрослыми, Лев Матвеевич угощал меня дынями, но дыни мне не понравились, на что Лев Матвеевич ответил, что дыни потому не понравились, что слишком сладкие. Наверное, так оно и было. Евгений Прокопьевич навсегда покинул Старую Рудку. Семейство Повал переехало в новый дом. Все мы повзрослели. Старший Юрий уехал учиться в Ленинградский Горный Институт. В какое-то лето Лев Матвеевич подарил мне саблю, почти как настоящую, только из мягкого металла и вообще был какой-то грустный, наверное, с детством прощался. Матвея Львовича в Старой Рудке я видел в последний раз в 1977 году. Вечером он приходил купаться на Старую мельницу, а я подергивал там на удочку окуньков и сорожек. Матвей Львович рассказывал мне, как он с моим дедом в молодости ездил острожить рыбу «выше ГЭСа», и какие огромные щуки там водились, делились впечатлениями о Транссибирской магистрали: в конце сороковых годов Матвею Львовичу довелось побывать в Китае. Моя последняя встреча с Матвеем Львовичем состоялась еще через несколько лет, когда он проходил лечение в кардиологическом отделении 5 клинической больницы в г. Горьком.

  Морозы установились с самого Рождества и к Крещению только усилились. Столбик термометра устойчиво стоял на цифрах 35 - 43 градуса ниже нуля. По ночам громко трещали лопаясь от мороза деревья и наш пес Пират не разобравшись, встревожено лаял, запертый в теплом хлеву.

Утром незадолго перед Крещением я проснулся рано и лежал, прислушиваясь, когда заговорит укрепленный на стене маленький репродуктор. Он зашипел за пять – семь минут до шести утра и раздался голос диктора: Передаем сообщение Шарангского Районного Отдела Народного Образования. В виду низкой температуры воздуха занятия в школах района с 1го по 8 класс отменяются. Дальше раздались торжественные звуки Гимна Советского Союза. Подошла мама и выключила радио, но мне уже не спалось. Я сунул ноги в валенки, накинул шубенку и шапку и выскочил на улицу. Радостный Пират прыгнул мне на грудь, лизнул нос и щеку, всем своим видом показывая, как ему необходимо вместе со мной войти в теплую избу. Желание Пирата мною было правильно понято и тотчас же реализовано с молчаливого одобрения мамы.

Дед Максим уже вовсю занимался мочалом, разделывая его на тонкие ленточки. из которых потом крутили веревочку. Раз в неделю из районной заготконторы приезжал заготовитель-приемщик и обменивал тюки с мочальной веревочкой на деньги. Приходилось и мне вносить посильный вклад в семейную мочальную эпопею, которая продолжалась с весны, до весны, от заготовки липового луба (липовой коры, для тех, кто не знает), до изготовления конечного продукта. Сама заготовка луба большей частью была опасным приключением. Приходилось тайком от лесников на заброшенных делянках выпиливать остатки липняка, весной, во время сокодвижения, сдирать со сваленных лип кору и замачивать её на на глухих лесных речках и оврагах, чтобы где-то уже в июле в разгар комаров разделить размягшую в воде кору на мягкую заболонь – мочало и ненужную паздеру – верхний твердый слой коры. Но что делать, денег в колхозе в конце 50х – начале 60х годов платили очень мало.

Управившись со скотиной, еще затемно, родители ушли на работу. Мы с дедом ,позавтракали блинами с мороженой сметаной и стали собираться на реку за налимами. На востоке, со стороны деревни Новоселово, вставало солнце, огромное и совсем неяркое. Сияющий золотистый столб света поднимался от него к самому зениту. Промороженный снег засверкал на январском солнце мириадами алмазов. Громко скрипели по давней лыжне лыжи-голицы. Лыжня многие годы тянулась от огорода в сторону нашей любимицы реки Рудки, далее во 2е болото, где у деда стояли капканы на куницу, двоилась, уходя вниз по течению Рудки, троилась, снова сбегалась в одну линию. Так было всегда, пока был жив дед, отец, старший брат. Теперь только я в свои редкие зимние наезды в Старую Рудку, гонимый тревожащими душу воспоминаниями по нетронутому снегу обновляю старую дедовскую лыжню.

До первого езовища, где стояли морды, идти было всего метров 150. Из- под снежного берегового надува дед достал пешню, железную лопату и сачок из проволочной сетки для очистки проруби от осколков льда. Укрытая снегом прорубь промерзла не сильно. Сильными ударами пешни дед вырубил сантиметров 10 толщиной прямоугольную прозрачную плиту льда. С помощью багра и лопаты плита была вытащена на лед и обнажилась дымящаяся на морозе чернота проруби. Сердечко моё часто забилось, что там в таинственной глубине?

Дед вынул ветки елового лапника, загораживавшие верх окна в езовище, кряхтя, взялся за колышек, к которому крепилась морда, покачал его и с трудом потянул на себя. «Попало, попало?» взволнованно спрашивал я деда. Наконец сплетенная из ивовых прутьев морда оказалась на снегу. В ней ворочался и шуршал льдинками немалый клубок налимов . Дед развязал горловину морды, вытряхнул налимов на снег. Я схватил берестяный кузовок и стал складывать в него добычу, громко отсчитывая: Раз, два, три…. Не считай, громко перебил меня дед. Водяной этого не любит и в другой раз ничего не попадет. В следующую морду налимов попало меньше, но рыба была крупнее. Дед взвесил на руке почти полный кузовок и сказал: Слава Богу, полпуда будет.

Так мы шли от езовища к езовищу. Кузовок был полон и дед зарывал налимов в береговой снежный надув, поминая при этом то Бога, то водяного, пославших богатую добычу. Время близилось к обеду и дед отправил меня домой, чтобы я привез салазки и пару мешков под рыбу. Кузовок с рыбой, конечно же, я унес с собой. Родители уже обедали, уговаривали меня поесть с ними, но мне было не до еды. Привязав к салазкам пару мешков, я покатил на лыжах к Ореховой гриве, где было наше последнее езовище. Ниже по Рудке начинались угодья Клешнина Михаила Павловича и тянулись до устья лесной речки Шклеи. Дед уже закончил проверять морды. Сосульки льда висели у него на бороде и усах. Красными руками брал он уже померзших, вяло шевеливших хвостами налимов и складывал в мешки, которые я держал донельзя довольный богатой добычей.

Дома дед переложил налимов в большую деревянную кадку, засыпав их снегом. Так они лучше сохраняли свои гастрономические качества. Крещенским налимам недолго суждено было покоиться в кадке. Ближе к вечеру пришла кума Тоня и сказала, что старший сын Леонид надумал жениться и два ведра самых крупных икряных налимов перекочевали к куме Тоне для свадебного стола. Потом заявился дядюшка Ефим из д. Торопово и тоже увез с собой почти столько же. Больше в таком количестве налимы уже не попадались, а в феврале и вовсе сошли на нет. Дед вынул морды из воды и повесил их на кусты берегового ивняка. Весной он свезет их на лодке поближе к дому и сложит под навес, где они будут лежать до следующей зимы. Весной и летом рыба ловилась в морды уже несколько иной конструкции.

  Прим. Езовище: изгородь поперек реки из деревянных кольев с окнами для прохода рыбы. В окна ставились морды - плетеные из ивовых прутьев ловушки для рыбы.

Ботники-  долбленые из осины и разведенные на огне, лёгкие в управлении, ходкие и маневренные лодки: мечта рыболова и охотника:  Еще одна утраченная страница культуры лесного Заветлужья.

Ботник Николая Торопова из Старой Рудки.

Долгое время я думал, что слово это пришлое, вероятно, завезенное царём Петром Великим из Голландиии и обозначает бот, что значит лодка, пока не добрался до трудов Л. П. Сабанеева. И вот что оказалось. Слово ботник произошло от слова ботать, т.е. бить в воду особой  воронкой, укрепленной на шесте, так называемым боталом, с целью заганивания рыбы в специалные  ботальные сети. Для этого требовалась лёгкая маневренная лодка, получившая название ботник. Вообще - то ботники изготавливались разных размеров. Для увеличения грузоподъёмности к иным нашивались по бортам деревянные доски. Со слов моего деда Максима на таких лодках мои односельчане сплавляли льноволокно продавать на Макарьевскую ярмарку. Лодок в Старой Рудке всегда было немного, 5- 6 не более, а мастеров и того менее. Делал лодки  мой дед, а в Сысуях - Яков Ильич Целищев. Весною, когда наступала устойчивая оттепель, лодки начинали смолить нагретой до кипения смолой, полученной путем перегонки древесины выдержанных сосновых пеньков. За смолой ездили в Урень, где был смолокуренный завод, позднее лесохимический комбинат. Смола пахла терпко и остро, её запах памятен мне до сих пор,  он в неразрывное целое связан с запахом талого снега, будоражащего весеннего ветра и шумом волн весеннего половодья. Такою же смолою пропитывали свои кнорры скандинавские викинги, а славяне свои лодьи.
Аналогичные по исполнению лодки я встречал в 70е годы прошлого века на р. Керженец. Тогда же прочитал в популярном тогда журнале "Знание- сила" статью американского автора, в которой тот с восхищением отзывался о Керженских ботниках и отмечал их выдающиеся ходовые качества и превосходство над знаменитыми индейскими пирогами, воспетыми Ф. Купером. Если быть точным, то не над оригинальными пирогами, а над тем, что выпускает американская промышленность(и что, к сожалению, не выпускает наша).
Сейчас на Рудке в пределах Нижегородской области остался один исправный ботник у Николая Торопова и у него же еще один в стадии неполной готовности.

Дом Торопова Н. А. в Старой Рудке на Старой улице.

Новая лодка почти готова.

Иван Ожиганов

Источник: http://ozhiganov.livejournal.com/1751.html

В родной и любимой Старой Рудке в ночь на 22 октября выпал первый снег. Вообще-то не совсем первый, но вот так по-настоящему. впервые в этом (2015) году.

Снимки с мобильных телефонов и моего старого фотоаппарата.

С уважением, Иван Ожиганов.

В родной и любимой Старой Рудке в ночь на 22 октября выпал первый снег.Вот так по-настоящему.	Не все замерло на нашей Старой улице,в. доме учительницы-пенсионерки Риммы Гавриловны Журавлевой топится печь.	В Отрезной: Заяц и ТОЗ-34 (На следующий день после снегопада).	И Рудка порадовала нас своими дарами.
Бунгало старого Кожаного Чулка.	Дары р.  Рудки	В Сысуях, что на речке Шклее, печные трубы уже не дымят и по ночам света не видно.	Лодки у Старого моста. До начала 50х годов прошлого века здесь был мост через Рудку и дорога в Барышники.
На ботнике по осенней Рудке.	Прилетели северные гости свиристели, а нам пора уезжать.